Автор текста: Разлацкий Алексей Борисович
Автор музыки: Разлацкий Алексей Алексеевич
Исполняет: Разлацкий Алексей Алексеевич
Прослушать:[mp3,1376k] - http://mp3.music.lib.ru/mp3/r/razlackij_a_a/razlackij_a_a-i_sudxby_nashi_wperehlest-2.mp3 - И судьбы наши вперехлест..
Год написания: 1992
Жанр: Авторская песня
И судьбы наши вперехлест,
И странно собраны детали,
И птицы из далеких гнезд
Нам песни петь не прилетали.
Непозолоченная весть,
Не смытый временем осадок.
Как будто что-то в жизни есть,
Но все на уровне догадок.
Пускай не всем нам довелось
В свои поры играть со смертью,
Но нас соединяет злость.
И это лучше милосердья.
Пускай с годами станем мы
Еще нервней ожесточимы,
Чтоб дрожью проникал в умы
Едва заметный запах дыма.
Чтоб даже след от дыма жег...
** *
Нам не раз напомнят и припомнят
Наших лет не слишком ровный счет.
Оттого и грустно и легко мне,
Что я знаю жизнь куда течет.
Все хотят понять и разобраться,
Что наш путь корежит, мнет и гнет?
Если рабство – в чем причина рабства?
Если гнет – откуда взялся гнет?
Ну а мы подумаем и скажем,
рассмотрев вопрос со всех сторон:
Рабство где? Оно в мышленье нашем,
И в душе гнет в каждой затаен.
С октября семнадцатого года
Как наказ сегодняшним годам
Это слово терпкое: свобода
Мы не раз учили по складам.
Между строк отважнейших решений
Прорастал невыполотый страх.
что – ярмо, когда оно на шее?
Все – ярмо, когда оно в умах.
Путь наш прям и я шагаю прямо,
И к беде, и к окрику готов.
Быть в тюрьме свободным – разве драма?
Драма быть свободным меж рабов.
***
И судьбы наши вперехлест,
И странно собраны детали,
И птицы из далеких гнезд
Нам песни петь не прилетали.
Непозолоченная весть,
Не смытый временем осадок.
Как будто что-то в жизни есть,
Но все на уровне догадок.
Пускай не всем нам довелось
В свои поры играть со смертью,
Но нас соединяет злость.
И это лучше милосердья.
Пускай с годами станем мы
Еще нервней ожесточимы,
Чтоб дрожью проникал в умы
Едва заметный запах дыма.
Чтоб даже след от дыма жег...
***
Нас было мало, слишком мало,
Чтоб повернуть земную ось.
Понять причуды "Капитала",
Совсем немногим довелось.
И все же взглядам умиленным
С другой окраины земли
Толпой в четыре миллиона
Мы померещиться смогли.
Сейчас витийствуют другие -
Такая вышла полоса
Гудят костры, шумит стихия
И глушит наши голоса.
Кричат, не зная - это боль же
Не крик, а голос обрести.
Нас было мало. Будет больше
Еще расти нам да расти.
Вот если б столько нас и было,
Куда б сместился ход времен?
Кто подсчитал, какая сила
Таится в слове миллион?
Дом счастья
Я делился хлебом своим,
Я и песней делился.
Если было трудно двоим -
третьим в строй становился.
Думал, счастье мое все в том,
что я к жизни причастен.
Говорят, за горами дом
настоящего счастья.
Ночь шептала, вечер кивал -
продолжал разговоры.
Я друзей в дорогу позвал,
чтоб найти эти горы.
Мы делились на всех теплом,
если было несладко.
Был один за горами дом -
это наша палатка.
Уронила осень слезу,
напустила ненастье.
Я из дальних странствий везу
то же, прежнее счастье.
Нам дорога далась с трудом,
но мы поняли сами:
если счастью и нужен дом,
то построенный нами.
Баллада о дне и ночи
Был день безгрешен, как Адам,
Который шлялся по садам,
Но яблока не пробовал.
А ночь ползла черным-черна,
Грешным-грешна, как сатана,
Запутанными тропами.
Она жила, весь свет кляня,
И как огня боялась дня.
И все же, тем не менее,
На свет дневной пошла войной,
Заткнула солнышко луной -
Устроила затмение.
День обалдел от этих дел,
Доспехи белые надел,
Бегом в погоню двинулся!
А ночь давно - черт знает где,
Ее на черном верблюде
Нечистой силой вынесло.
С ватагой звезд за сотни верст
Ночь вышла с тыла дню на хвост -
Вот так теперь бегают.
Так кто ж догонит, черт возьми?
И мельтешит перед людьми
То черное, то белое.
Они в рассудке день и ночь,
И что ни сутки - сутки прочь.
До нас-то нет и дела им.
Мир ясен нам по полюсам,
А между ними - думай сам,
Где черное, где белое.
Сборник «Шаги», 1965 год
***
Мне кажется порой,
что я волшебник,
что мне осенний лист
и вязь созвездий
подвластны,
и одни движеньем мысли
я целый мир
перекроить могу.
Я избегаю
этого движенья.
И мысль боится этого движенья.
Да, я боюсь
в размахе перестройки
одной былинки
потерять судьбу.
Мне не собрать
весь мир
в долины мозга.
И даже не вместить
судьбы былинки.
И я не гений.
Гениям доступно
ступать по травам,
понимая их.
Но если каждый человек
осмыслит
судьбу былинки -
нет! -
судьбу пылинки,
судьбу немногих
крошечных
молекул -
их этой мысли
сложится весь мир.
И люди
постигают эти тайны
и осторожно держат их в ладонях
и наступают
гордые мгновенья,
когда их мыслью
строятся миры...
Мне кажется порой,
что я волшебник,
и должен властью,
данной мне,
добиться,
чтоб, словно пульс,
великие мгновенья
составили
истории поток.
Глава «Солнце за плечом»
Солнце за плечом
Заходит солнце,
Я иду к востоку,
Я луч несу, как посох,
на плече.
И солнце - вроде узелка простого -
качается
на посохе-луче.
Но все - не просто,
как припас дорожный:
не взял -
откажут силы, не дойти...
Иду, иду к востоку,
осторожно покачивая зори на пути.
"Шаги"
Рядовой Октября
Сколько
смелых сердец
нам в пути потерять,
сколько жизней
повычеркнет старость...
Рядовой Революции,
Рядовой Октября -
это имя немногим осталось.
И когда-то
боец,
замыкающий ряд
рулевых
мировых потрясений, -
Рядовой революции,
Рядовой Октября
ляжет прахом
в Кремлевскую
стену...
А когда мы пробьемся,
века торопя,
к городам,
гордой радости полным,
Рядовых Революции,
Рядовых Октября
мы минутой молчания вспомним.
Но минут промедленья
ни в чем
не терпя,
оживет
в торжестве
момента
Рядовой Революции,
Рядовой Октября,
чтоб клинком
перерезать
ленту.
"Шаги"
***
В освобожденном вражеском застенке
нашли стихи короткие на стенке,
их написал когда-то
обреченный,
со смертью
неизбежной
обрученный...
В застенке – ни единого оконца,
там
темнота
не знала встречи с солнцем.
Зато в стихах -
разгул
цветов
и красок,
зато в стихи
глаза слепящий праздник:
снег облаков
и небо голубое,
и звездный изумрудный плеск прибоя -
все краски
ярче, чем они бывают,
и жизнь
чуть-чуть живее,
чем живая...
Вот так
во тьме,
под свет последней спички,
жизнь
вспыхнула своей последней вспышкой...
Сельский врач
Он старый сельский врач.
Давно на пенсии.
Кулинарией увлечен
вовсю.
Разыскивает
всяческие специи -
все варит
важный
небывалый суп...
А если иногда
и вспомнит
прошлое,
то вспоминает
только об одном:
трехногий стул,
кровать,
подзоры с прошвами -
обыкновенный
деревенский дом -
и роженица...
День
был днем рождения.
Простое дело...
Надо ль вспоминать?..
Но этот день
был днем
рожденья гения!
Врачу
его
случилось принимать!
Тогда, конечно,
было все неведомо,
и гений
позже в гении попал...
Но ничего
значительнее этого
врач не запомнил.
Или не встречал.
Готов он говорить,
забыв о специях,
оставив свой
такой особый суп...
А слушателям
часто
просто весело,
им невдомек
воспоминаний суть.
Смеются:
тоже
невидаль для практика!
Случилось бы Адама
принимать...
Бормочут:
«Случай рядовой опять-таки -
и всех когда-то
выносила мать».
Доказывают:
так пришлось бы каждому -
и каждый
мог бы справиться вполне...
Но нет!
Ему вы это не докажете!
А также
не докажете
и мне.
Главная картина
Он жил в неказистом доме
с убогим и древним камином.
К нему, старику седому,
стекались великие мира,
склонялись, как пред иконой,
величье теряя сразу,
и грелись в холоде комнат
огнями горящих красок...
Здесь жил знаменитый мастер,
владелец волшебной кисти...
А мастер мечтал о счастье,
как может мечтать живописец.
Изменчивый счастья контур
волшебная кисть искала,
как ветер в стекле оконном,
в багете оно сникало...
Он видел и власть и деньги -
в мундирах, в костюмах штатских -
всем миром они владели...
Но в них он не видел счастья.
Других восторгая щедро,
незнаемым холст он портил.
И билась надежда – тщетно...
И снова звала к работе!
А время холстами стлалось,
из сумрака комнат выйдя.
И вот он увидел старость...
И счастье
свое
увидел!
И множество разных истин
вдруг истиной стало единой.
И встал он с волшебной кистью
пред главной своей картиной.
Поклонники в дверь стучали,
буравя ее глазами.
– –Простите, - им отвечали. -
Простите,
Мастер занят.
А он, улыбаясь чему-то,
в комнате с древним камином
вставал, чуть забрезжит утро,
пред главной своей картиной,
И клал он мазки простые,
но полные смелых дерзаний...
А в дверь отвечали:
– –Простите.
Простите,
Мастер занят.
Время рекою быстрой
камешки дней катило.
Мастеру вымыть бы кисти
пред главной своей картиной:
он наконец увидел
венец вековых раздумий...
Ответили в дверь:
– –Войдите.
Войдите...
Мастер умер...
Казалось, пришел весь город
в комнату с древним камином.
И в комнате плыло горе,
и счастье
лилось с картины!
Лилось оно мыслью трудной
и светлым рабочим утром...
И молча плакали люди
и улыбались чему-то.
В резких мазках-аккордах,
как гимн, с полотна звучало:
труд – это жизни гордость!
Труд – это жизни начало!
И, глядя в волшебность линий,
шепотом кто-то заметил:
А как он похож, великий,
на этом автопортрете!..
Оружье варвара
В музее
под стеклом
оружье варвара.
И чудится,
что он,
ожив,
вот-вот
сюда в музей
через века кровавые,
стоптав тысячелетия
войдет,
ухватится
за рукоять истлевшую,
и ну -
крошить,
и рушить,
и крушить...
Огромный город
щурится насмешливо
в музейные
цветные витражи...
И варвар,
устремившийся к оружию,
по лабиринту города
мечась,
увидит всюду
щедрость
рук натруженных
и не найдет
нигде
следов меча.
И, может быть,
пройдя по этим улицам,
коварный варвар
потеряет спесь
и голову опустит,
и ссутулится...
Он бой
без боя
проиграет здесь.
И там,
в музее,
от столов оружия
стыдливо
отойдет к осколкам ваз,
чтоб в зависти глядеть
в резные кружева
и украшений
бронзовую вязь,
чтоб ощутить
их мирную насущность,
как мира
неотъемлемую часть...
И чтобы, возвратясь к векам минувшим,
пред гончарами
на колени
пасть.
"Шаги"
Я вспоминаю о Египте
В жару
я вспоминаю о Египте:
как волшебство,
прохладен теплый Нил...
О древнем
рабском
солнечном Египте,
где, может быть,
когда-то я и жил...
Я был рабом,
я пирамиды строил,
сгибаясь круче
с каждым новым днем.
Я шел под глыбой
размозженным строем,
но жил
и бунтовал
и был казнен.
Нигде
на камень,
славу воплотивший,
раба
не записали палачи,
но, полужизнью
вечность оплативший,
я
вновь родится
право получил.
Хранили камни имя фараона,
и, вновь родившись,
я его прочел
печатным, многократно повторенным, -
из книг,
где я
как будто ни при чем.
Историей,
ухабистой и длинной,
разделены мы так,
что не свести.
Я не печалюсь.
Это справедливо.
Я жив!
и с ним
никак не совместим.
"Шаги"
***
Войны не уходят без следа -
все пройдет, а раны снова ноют.
Где-то еще теплится слеза,
что еще недобрана войною.
Как упрек...
Совсем не как упрек.
Нет упрека в горечи слезинок.
Просто мать выходит за порог
провожать единственного сына.
Каждый год выходит.
Каждый год
в изболевшем сердце что-то рвется.
Провожает
и назад не ждет,
потому что знает: не вернется.
Каждый год.
И тает в синеве,
удаляясь, сын ее родимый.
Нет войны.
Но скольких сыновей
эта мать на гибель проводила!
Войны не уходят без следа.
Но с годами матери уходят,
миру оставляя навсегда
свой не ждущий повторенья подвиг.
Новый ряд
Следы истории укладываем в книги.
Но чтоб понять,
достаточно следа?
Какие откровения
возникли
в далекости
прозрачной, как слюда?
Какие
восхищения,
обиды
остались
воплощенными в металл?..
Он что-то думал,
гений первобытный.
О чем он думал?
Что изобретал?
Не
изобрел,
об этом нам находки,
хоть скупо,
но порою говорят -
изобретал!
Тоска – товар неходкий
и нехранимый.
В общем:
новый ряд.
Хотел бы я
вот этим новым рядом
пройти
от троглодита
до себя,
в несвоевременном,
невероятном
стать знатоком,
всем кингам досадя.
Какая мощь
не возникавших шквалов
по времени
бесследно разлита...
История
шагала и шагала,
не очень-то заботясь о следах.
И только
глядя в собственные души
и пробуя
на опыте
своем,
мы узнаем
шаги веков грядущих
и прожитые
жизни
узнаем.
Глава «Погоня»
Погоня
На Волге
тихо
и спокойно,
но верхом, берегом, мыском
уже завихрилась погоня,
с верховьев мчащая
верхом.
Ветра копытом нетяжелым
поверхность волжскую пятнят
и неумелым вольтижером
волну
пытаются поднять...
***
С собой
в полет
не взять всего мира,
а доли его -
не надо.
Ни амулетов,
ни сувениров
не берут
с собой космонавты.
Не берут
фотографий.
И сносят стойко
расставанье
с людьми...
А берут они песни.
Видно,
только
песни
вмещают мир.
Колодец
Н.Дмитриевой
На новые места
ушла деревня,
давно
перевезен последний дом,
И пусто здесь.
Один колодец древний
в ночное небо
тычет
журавлем
и жалобится
звездам отдаленным,
и просит
одиночеству помочь...
Он рад бы
ежедневно
бить поклоны
и не устал бы кланяться
всю ночь.
Ему так нужно
верить в свою нужность,
ему так нужно
ведер слышать звон...
И по ночам
его
бросает в ужас
от мысли,
что совсем
не нужен
он.
И нет
ни огонька,
ни разговора,
а призрачные звезды
далеки...
Лишь иногда
случайные шоферы
здесь
тормозят
свои
грузовики.
Тогда колодец
разом встрепенется,
журавль курлыкнет
с радостью шальной,
бадья сплеснется чуть
и улыбнется
серпастой
отраженною
луной.
Листок из хрестоматии
Лежит, лежит в учебнике
засушенный листок,
он был подарен девочке,
спешащей на урок,
а девочка та выросла,
стройна и высока,
и кажется ей вымыслом
история листка.
Совсем не попадается
листок ей на глаза
и даже не пытается
ей что-нибудь сказать.
Лежит он в хрестоматии,
засушен, мертв и плоск,
а рядом с ним писателей
холодный блеск и лоск.
Заброшенный, затерянный
между страниц и строк
лежит с живого дерева
оторванный листок.
***
Б.Сиротину
Топоры вы,
топоры!
Торопливы
до поры.
Плашке-
лесинке
пляшут
лезгинку,
в сосны
врубаются,
солнцу улыбаются...
Солнце
закатиться -
вспомнят,
спохватятся:
справятся
с соснами,
свалятся
сонные
до порыва,
до поры...
топоры вы,
топоры!..
Рыбалка
Л.Н.Мартынову
Неподвижны мальчишки -
каждый к месту прирос.
Очень важный мальчишки
решают вопрос:
как в четыр часа,
как в четыре утра
от своих
от родных
на рыбалку удрать...
Мамы разве отпустят?..
Нет, конечно, не прост
этот важный
мальчиший
рыбацкий
вопрос...
Летом ночь коротка,
а в четыре утра
отправляется
горстка ребят
со двора:
кто заслоны пробил,
кто свое доказал,
кто прокрался в окно,
чтоб отец не узнал...
А на Волге
с утра
лиловата вода,
а на Волге -
ни рыбы,
ни дна
не видать.
Кто-то с гордостью крикнет:
– –Мечи подпуска! -
А заброшены донки,
донки на два крючка.
Тихо стелется солнце,
и щурится плес.
Ждут ребята
какой-то
удивительный клев.
А река,
как струна,
начинает звенеть
в тех местах,
где чебак
раздразнил окуней,
и янтарные блики
бегут по реке.
Заметался подлещик
на чьем-то крючке,
у другого густерка
попалась еще,
третий палец сосет,
уколовшись ершом...
А потом
рыбаки
возвратятся домой,
и достанется кошкам
улов их простой.
И, конечно,
достанется всем рыбакам от разгневанных пап,
от встревоженных мам:
Непонятливы мамы и папы
всегда.
Им ли знать,
что с утра лиловата вода,
им ли знать,
как с мальчишками
дружит ветла,
им ли знать
те напевы,
что знают ветра...
Им ли знать,
что для сына, -
когда подрастет, -
в слово Родина
эта рыбалка войдет.
В скульпторы...
Пожимаю руки -
остро осязаю
рашпили-ладони,
пясти-мастерки.
Из таких пожатий
вылеплена заново
многоруким скульптором
кисть моей руки.
Так устанут пальцы,
что и груз не в тягость,
а рука с лопатой
будто бы пуста.
Я сегодня ночью
даже спать не лягу:
до того легко мне,
до того устал.
Нынче авторучка
легче, чем пушинка, -
е прижмешь к бумаге
даже по любви...
Раздарю тетради,
соберу пожитки
и пойду по свету
заветное лепить...
У костра
Ночь,
как старый фотограф,
накрылась суконною шалью -
разгляди что-нибудь,
кроме матовых складок луны...
Я и сам не усну
и костру задремать
помешаю,
вороша угольки
в его космах льняных.
А костер
для меня
раздвигает все шире поляну -
он,
наверное,
мне благодарен
за то, что он здесь...
Любопытный костер
так и хочет
взглянуть за палатку -
может, хочет увидеть,
как прячется
тень?..
И костру невдомек,
что у тени особое свойство -
перед бьющимся светом
дрожащий
мятущийся
страх...
А на небе
к луне
подплывают жемчужные звезды -
вон куда добрались
любопытные искры костра!..
Привал
Прилегли туристы
на ночном привале,
тлеет осторожно
в сумраке костер...
И уходят двое
к синим перевалам,
в темноту лесистых
Жигулевских гор.
И идут по кручам
полуночным, черным,
раздвигая елок
пиковую масть,
и несут улыбки
парень и девчонка,
по тропинкам трудным
к звездам устремясь.
Парень и девчонка
встанут на вершине,
чтобы ночь огромным
чудом увидать...
А потом вернутся,
чтобы – по режиму –
завтра рано утром
вместе с нами встать.
Утром мы проснемся -
горы в тихом звоне,
и уже в дорогу
ждут нас высь и даль...
Но того, что ночью
увидали двое,
с это же вершины
нам не увидать.
Каменоломня
Есть в Жигулях каменоломня,
к ней – каменистая тропа.
Семиобхватные колонны
подняли гору на горбах,
набрякли мускулы углами,
все тело камня напряглось...
Когда-то здесь
силен, как камень,
стоял – в сажень – каменотес.
С какою жаждой он трудился,
крушил, чтоб строить города!..
Теперь веселые туристы
заходят изредка сюда.
Каменотесов тех потомки,
что прорубились вглубь горы,
здесь, в глубине, в полупотемках,
усталость скроют от жары,
и в них вдохнет прохладный камень
избыток крепких свежих сил -
тех, что могучими руками
каменотес сюда вносил...
Уйдут туристы вдаль. Но каждый
с собой уносит навсегда
частицу той великой жажды
крушить, чтоб строить города.
Залетные ветры
Залетные ветры
на улицах сонных
затеяли игры
со смехом, со звоном.
Залетные ветры
на бесов похожи:
все смотрят в сердца
одиноких прохожих,
все ищут чего-то...
А что?
Не весну ли?
Залетные ветры,
ко мне б заглянули!
Во мне расплескалось
весны озаренье
с веселой луною,
с цветущей сиренью,
с немеренным небом...
А может быть, то же
творится в сердцах
одиноких прохожих,
что вышли сегодня
из каменных зданий,
что поздно идут,
возвращаясь с свиданий,
что смутную радость
разносит по свету?..
Ко всем загляните,
залетные ветры!
***
А ночи, даже звездные, - темны.
Не потому,
что звезды светят бедно.
Но нашим знаньем
не озарены
нависшие космические бездны.
Я верю,
что светлее станет нам
с той ночи наступающей,
в которой
свет дальних звезд
загадкой шифрограмм
пронзит
глаза земных обсерваторий.
Ветка сирени
Сирень...
Неприметная ветка сирени
без листьев,
лишь почки набухли чуть-чуть...
Ищу
затаенное стихотворенье,
как ищут ростки
назревающих чувств...
Здесь блики заката
на крестиках цвета
и редкое счастье
сиреневых звезд,
дурманящий голову
запах рассвета,
сомненья
нечаянных девичьих слез,
звенящая тягость
минут расставанья,
и вянущий быстро
прощальный букет,
и плоская кисточка,
сквозь расстоянья
несущая снова
весенний привет,
и поезда постук,
и чувств обостренье,
и радость
с букетом прижаться к плечу...
Сирень...
Неприметная ветка сирени
без листьев,
лишь почки набухли чуть-чуть...
Астрономам
Казначеи неба!
Не скупитесь,
Подарите мне одну звезду.
Где она?
Которая?
Скажите.
Я к звезде
дорогу возведу.
Там, в холодных млечных перепутьях,
где гуляет Дева со Стрельцом,
будет,
будет,
непременно будет
улица, мощеная торцом.
Вы с Земли всегда интересуйтесь,
как идут строительство дорог,
как схлестнутся,
как скрестятся судьбы,
рассекая небо поперек.
Там найдется что-нибудь такое…
там придется встретится с таким…
горло телескопово тугое
вовсе перехватит от ангин!
Вы не бойтесь:
это неизбежно.
Тот, кто покидает кабинет,
и с ангиной встретится, конечно,
и от ветра должен опьянеть,
только это все – здоровья ради,
ради откровений
и любви…
казначеи неба,
отпирайте
сейфы неразведанных глубин!
В кузове
Из-за спины
полей объятья
пространство режут
поперек.
И еду я, как будто пятясь,
но еду все-таки
вперед.
Дежурный ветер в спину давит
и крутит пыль на бигуди.
Я вижу пройденные дали,
не зная, что там впереди.
но стоит
только
обернуться!..
И ветер нагло нагрубит.
Но все дороги
соберутся,
как портупея, - на груди.
Лишь раз оглянешься –
и к бою
заряжен,
собран,
снаряжен…
Пройденный путь перед собою
стелю
вираж за виражом.
На каждом метре –
коротенько
его
изложенная суть.
Пройденный путь – как картотека.
И как багаж – пройденный путь.
И, если вдуматься, то можно
и предстоящий путь понять…
Но перевалы,
как таможни.
мой груз стараются отнять!
Не споря, не остановившись,
я пролечу по их постам.
И, все отдав,
я небо вижу,
как будто путь пройденный –
там.
«Шаги»
Начетчикам
Жить теперь начетчикам
не просто –
бегают,
тоской удручены:
почему
текущие вопросы
Лениным тогда
не решены?
Строят мир они
пером и строчкой
так,
что кость кащеева
видна.
Только б
унырнуть в первоисточник,
даже точки
вылакав до дна.
Не поймут –
несчастные, –
пожалуй,
догматами
череп заселя:
главное,
что Лениным решалось –
то, чтоб мы
решали
за себя!
В битвах,
в спорах,
яростных и жарких,
в главном
мы живем по Ильичу:
он старался,
чтоб любой кухарке
были
все вопросы по плечу.
Предсказав кухарке
эту участь,
Ленин
вас, наверно, не учел.
Ваша
безнадежная дремучесть
до нее
не выросла еще.
Если б
жили вы
не рядом с нами,
а пораньше
вам случилось жить,
вы б, наверно,
сделались попами,
Библию
по жизни разложив.
Вам-то что –
нелепость
или мудрость
оказалась вдруг
у вас в руках…
Лишь бы,
размышленьями не мучась,
Землю
разукрасить в ярлыках.
Только догм
слепая откровенность
стала откровенно
помирать:
люди
разучились глупо верить,
без проверки веру принимать.
Разум
рвет библейские оковы.
Мысль
должна реальностью побыть…
Ах, как жить сегодня
нелегко вам,
старые и новые попы.
«Шаги»
***
- Скорей карету!
Уезжает Чацкий!... –
Мещанство ухмыляется в поклон.
Под вензелями хлёста
кони мчатся,
и мечется
«Ура!» под потолком.
Да, это так.
Я видел эту радость,
которой голодовки не понять,
упершуюся
в прибранный порядок,
чтоб всякий
непорядок распинать.
Протестом
до нее не достучаться,
пока не сунешь
за ворот ежа!..
Пускай по пьесе
уезжает Чацкий,
по совести – не может уезжать!
«Шаги»
***
Я видел острова лиловые –
Чернильных пятен острова.
В косую сетку разлинованный
чужой пожар не остывал.
И нить строки шнуром бикфордовым
тянулась к сердцу моему.
И берега хотелось твердого
в горящем море – море мук…
Кругом огни материковые.
Но, откровенно говоря,
я остаюсь навек прикованным
к тем существующим морям.
Чужие муки, судьбы грустные,
вы не чужие для меня!
Пока мы врозь – Земля не крутится,
и жизнь тиха, как люминал.
Но вы являетесь из пламени,
напоминая каждый миг,
что где-то что-то не исправлено,
что горизонт опять дымит.
И снова я мечусь по шарику
струей космических ракет.
Куда еще зовут пожарника
с брандспойтом, пляшущим в руке?!.
А где-то вновь рука неловкая
роняет кляксы на слова.
Я видел острова лиловые,
я помню эти острова.
Силуэт
***
Читайте деревья!
Читайте деревья в саду!
Когда потепленья
их штрих синевой разведут,
и клинопись веток
уже не молчит, не молчит...
Ищите секреты
в разбеге небесных морщин.
Цепочками почек
протянуты нити родства -
уверенный почерк,
стремящийся солнце достать!
И мелочь как будто,
но формулы как удались!
За каждою буквой
таится развернутый лист.
Людей повторенья!
Я ваш предвесенний собрат.
Читаю деревья,
читаю деревьям себя.
"Шаги"
***
А вдруг...
А вдруг война?!
Нелепая, большая...
Земля,
что подпирает небеса,
в какую-то минуту оплошает,
уронит,
опрокинет на себя!
О шар земной,
как лоб людской, вспотевший,
присолнечный
тревожный
эшелон...
Земля, держи!
Земля пока что держит.
Земля, держись...
Но как ей тяжело.
Мы подставляем спины,
плечи,
груди
под эту тяжесть,
под сизифов труд.
Мы
пригибаем
тысячи орудий
в поклон,
стволами в прошлое.
А вдруг?..
А вдруг мы не удержим,
не дотянем?
Держись, Земля!
Земля, не ослабей...
Уколами подземных испытаний
психоз атаки впрыскивают ей.
Нет,
доверяя, веруя, надеясь
и все же пополняя арсенал,
мы важными высотами владеем.
Земля, Земля
тревоги не сигналь!..
Ценою городов,
годов ценою,
ценою жизней, брошенных костру,
Земля,
мы отстоим!
Ты за стеною
сердец и убежденности.
А вдруг?..
Земля тревог,
Земля, которой верим,
доверься нам,
доверься жажде жить.
Мы каждым днем
выковываем
время
без бомб и пушек.
Но пока – держись!
Держись, Земля!
Мы вырастали,
чтобы
всей силой сердца,
разума
и рук
саму войну навечно уничтожить...
И страшное,
щемящее:
«А вдруг?..»
«Шаги»
Снегопад
Снов не будет, снов не будет...
Снов не будет.
Неужели это сказкам кончен счет?
То, что раньше
к нам
являлось, только чудясь,
этой ночью
осязаемо войдет.
Что ж, опять тебя тревожат занавески? -
ведь на нас
сегодня
окна не глядят.
Это – город прикрывает тихо веки,
а не хлынувший нежданно снегопад.
Стены гаснут и уходят.
Нам не тесно.
Нас надежды в край далекий заведут.
А метели
все сотрут, как полотенца,
все обратные дороги заметут.
Все подробности уходят
вслед за снами,
отдалились, стерлись, вовсе не ясны...
Что же это,
что же это сбылось с нами,
если мы вот так легко теряем сны?
Ах, как страшно,
ах, как страшно расставаться,
страшно сказку
занести в число потерь...
Сны по городу снежинками ложатся.
Наши сны
других преследуют теперь.
«Стихи»
***
Ты похожа на лето.
Мир цветами и утром пропах.
Грозовые налеты,
мокрый солнечный свет на губах.
Ощущенье ожога,
словно полдень коснулся щеки.
Вечер
влажный, как шепот,
и роса,
и рассвета шаги.
И трава.
И нелепость
переживших все травы камней...
Ты похожа на лето.
Это
осенью вспомнилось мне.
«Стихи»
***
Незнакомая музыка
часто напомнит такое,
что и верно храним мы
и лучше б навек позабыть.
Что-то прошлое, давнее
вдруг подкрадется тихонько
и стоит,
так упрямо стоит позади.
Ну, рискни,
оглянись,
протяни к нему быструю руку -
только призрачный звон
по ступеням рассыплет рояль.
А оно где-то слева
летает,
танцует
и кружит,
стайкой тающих нот
в непрерывном мерцанье роясь.
И порхает,
порхает, не зная покоя,
и сорит огоньками
и светлыми блестками слез...
Незнакомая музыка
часто напомнит такое,
что навеки знакомо,
что с жизнью навеки слилось.
«Стихи»
Copyright © Забастовки. Революция. Новости, политика. Партия Диктатуры Пролетариата. Все права защищены.
