Viktor написал "Социум: БУНТАРИ СОВЕТСКОГО ПЕРИОДА
Дата: 11/08/2005
Тема: Волжская Коммуна
Валерий Ерофеев
Весной 1974 года в Куйбышеве произошло событие, о котором в то время советские газеты не писали, да и не могли об этом писать. На оборонном предприятии «Завод имени А.М. Масленникова» (ЗИМ), в числе прочего выпускавшем и точную радиоэлектронную технику, произошел вроде бы нетипичный для СССР инцидент: забастовка рабочих одного из цехов. Их требования были чисто экономическими: бесперебойно снабжать цех молоком и минеральной водой, выдавать рабочим положенную спецодежду и так далее. Тогда администрации завода путем переговоров удалось погасить это ЧП буквально в течение нескольких часов.
По итогам весенних событий 1974 года никого из зачинщиков стачки на ЗИМе не наказали, а все их требования сразу же были удовлетворены. Однако в дальнейшем выступления рабочих на том же предприятии стали повторятся с угрожающей частотой: не менее одного раза в полгода. Когда число забастовок на ЗИМе перевалило за десяток, этим явлением вплотную заинтересовалось управление КГБ по Куйбышевской области
«Клеветнически молчал и антисоветски улыбался»
В результате агентурной разработки, длившейся несколько лет, органы госбезопасности сумели достоверно установить невероятный факт: в середине 70-х годов в городе возникла и начала активную пропагандистскую работу подпольная организация, впоследствии получившая название «Партия диктатуры пролетариата». Основным пунктом ее программы был следующий: КПСС настолько далеко отошла от всех главных положений марксизма, что превратилась в антинародную организацию, ведущую страну к катастрофе. В то время за подобные утверждения их авторов полагалось почти автоматически привлекать к ответственности по статье 70 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда).
Здесь стоит отметить, что указанная статья вступила в силу отнюдь не одновременно с принятием в 1960 году «хрущевского» Уголовного кодекса, а только с 25 июля 1962 года, после подписания дополнительного закона РСФСР. И хотя при Никите Сергеевиче «за болтовню» сажали уже куда меньше, чем при Сталине, все равно «подрывных элементов» в тюрьмах и на зонах хватало. И среди таких сидельцев в ходу была горькая шутка: «Сижу за то, что клеветнически молчал и антисоветски улыбался».
Само понятие «антисоветская агитация и пропаганда» юристами того времени трактовалось очень широко. Стать «отщепенцем» в те годы мог стать практически любой советский человек, имевший, как тогда говорили, «слишком длинный язык». Несмотря на «хрущевскую оттепель», любая критика правящей Коммунистической партии Советского Союза или ее лидеров тогда воспринималась как ярая антисоветчина, как стремление «оклеветать существующий в стране государственный и общественный строй» или «подорвать авторитет партийных и государственных организаций».
Архив Самарского областного суда по сей день хранит документы той поры, из которых видно, как было легко 45 лет назад стать антисоветчиком.
Старожилы Самары (в те годы – Куйбышева) наверняка помнят, как в самом начале 60-х годов в городской торговой сети вдруг начались перебои с повседневными продуктами питания. В разряд дефицита попали сахар, масло, молоко, колбаса, детская манная крупа и даже белый хлеб. В связи с этим некоторые куйбышевцы, вдохновленные развенчанием сталинского культа личности, стали писать жалобы в партийные и советские органы. Кое-кто из авторов таких писем настолько осмелел, что прямо обвинил в продовольственном кризисе тогдашнего Первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева, который, мол, просто мстил нашему городу за срыв митинга с его участием в августе 1958 года на площади Куйбышева. Партийные органы тут же отреагировали на «сигналы» граждан – правда, весьма своеобразно.
В январе 1964 года, то есть всего за девять месяцев до отставки Хрущева, в областном суде рассматривалось уголовное дело по обвинению по ст. 70 УК РСФСР 40-летнего слесаря Куйбышевского металлургического завода Алексея Голика. Ему вменялось в вину «распространение клеветнических измышлений в отношении руководителей ЦК КПСС и советского правительства и проводимой ими политики, возведение клеветы на положение трудящихся в СССР». Как выяснилось, свои мысли на этот счет Голик оформил в виде нескольких рукописных листовок, «одну из которых он оставил в меню ресторана «Восток» в г. Куйбышеве, вторую отправил по почте в редакцию газеты «Волжская коммуна», а третью хранил у себя в квартире, где она и была обнаружена при обыске». В итоге за письменную критику лидера КПСС куйбышевский слесарь получил два года лишения свободы в колонии строгого режима.
Через месяц после этого областной суд рассмотрел еще одно уголовное дело по той же ст. 70 УК РСФСР. На этот раз на скамье подсудимых оказался бригадир калильщиков 4-го ГПЗ 38-летний Анатолий Кляузов. Ему предъявили обвинение в том, что он «изготовил и направил по почте анонимное письмо в ЦК КПСС, в котором возводил клеветнические измышления на Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР Н.С. Хрущева… угрожал совершением в стране новой революции и клеветал на советскую действительность». В ходе следствия и суда Кляузов признал себя виновным и показал, что «указанные письма он изготовил под влиянием временных затруднений со снабжением населения города продовольственными товарами». После такого признания суд, учитывая раскаяние подсудимого, приговорил его «всего лишь» к одному году лишения свободы.
В общей же сложности в течение 1963-1964 годов по 70-й статье УК РСФСР и с аналогичными обвинениями Куйбышевским областным судом было приговорено к различным срокам лишения свободы свыше десятка человек. Среди них оказались люди самых разных слоев населения – например, грузчик молочного комбината Алексей Круглов, пенсионерка Елена Рябинская, токарь Волжской ГЭС имени В.И. Ленина Николай Галанин, инспектор по кадрам строительного треста № 24 Петр Крикун и другие. Все они, как говорится, на собственной шкуре смогли ощутить, как в те годы правящая советско-партийная верхушка понимала выражение «свобода слова»…
С 16 сентября 1966 года в УК РСФСР была введена новая статья – 190-1. В сферу ее действия попали все мелкие антисоветские прегрешения – например, написание «клеветнических» писем и листовок и рассказывание анекдотов о лидерах КПСС. А вот 70-ю статью УК с тех пор стали давать только за что-нибудь более серьезное – например, за разработку идеологической концепции, противоречащей политике КПСС, или за создание «антибрежневской» нелегальной организации. Оказывается, в нашей стране подпольщики были не только в царское время, но и при советском режиме.
Как уже было сказано выше, именно такую организацию работники госбезопасности и раскрыли в Куйбышеве в середине 70-х годов. Собранных фактов оказалось вполне достаточно для возбуждения уголовного дела по 70-й статье УК РСФСР. Впоследствии по решению суда виновными в создании антисоветской партии были признаны трое жителей волжского города: заведующий лабораторией института «Гипровостокнефть» Алексей Разлацкий, бывший литейщик завода имени Масленникова Григорий Исаев и инженер станкостроительного завода Михаил Капаров. Кроме того, более 50 активистов, распространявших программные документы партии, прошли по этому делу «всего лишь» в качестве свидетелей. Среди них были представители самых разных слоев общества: рабочие, служащие, инженеры, студенты... В странах западной демократии таких людей называли не иначе как советскими диссидентами (от латинского слова dissidens – несогласный).
Союз интеллигенции и рабочего класса
К сегодняшнему дню из троих перечисленных выше основателей «Партии диктатуры пролетариата» по-прежнему живет и здравствует лишь Григорий Исаев. Он по-прежнему верен заводу имени Масленникова, на котором, собственно, и прошла почти вся его сознательная жизнь. Сейчас Григорий Зиновьевич работает дворником в ЖКО этого предприятия, не забывая одновременно заниматься и политической борьбой. Как нынешнего лидера «Партии диктатуры пролетариата» коммунисты всего мира узнали его благодаря всемирной сети Интернет. Что же касается своего диссидентского прошлого, то рабочий вожак об этом говорит не очень охотно, но для автора этих строк он сделал исключение.
- Родился я в 1943 году в селе Садовое Краснопартизанского района Саратовской области. Это родина моей мамы, которая была фронтовым военврачом, и в село она вернулась еще во время войны. Дальше – обычная биография: семья жила в бараках, а я ходил в школу, был пионером и комсомольцем. Потом мы переехали в Куйбышев, и школу я заканчивал уже здесь. После школы пошел работать слесарем в локомотивное депо станции Куйбышев, отсюда меня забрали в армию. Два года я служил в дивизии и имени Чуйкова, дослужился до звания гвардии сержанта.
Сразу после армии я поступил в Куйбышевский политехнический институт, который окончил в 1970 году. После института меня в качестве молодого специалиста направили на объединение «Завод имени Масленникова» на должность мастера. Отработав положенные два года после института, я сразу же ушел в рабочие и стал слесарем по ремонту литейного оборудования. Я сделал просто: когда закончились эти два года, я поставил перед начальником цеха вопрос ребром - или вы отпускаете меня в слесари, или я увольняюсь с завода. Начальство не хотело меня упускать – и в результате мне уступили.
А почему я так сделал? Судите сами: когда я был мастером, то получал 120 рублей в месяц, а слесарем – на сотню больше. К тому же мастер – это собачья должность. Им все недовольны: и рабочие, и начальство. А когда я ушел в слесари, то сразу же стал уважаемым человеком. Кстати, для Куйбышева начала 70-х годов такой случай, чтобы заводской специалист с высшим образованием пошел в простые работяги, был настолько необычным и редким, что меня начальство даже негласно показывало гостям завода.
Когда мы организовали первые забастовки в литейном цехе завода имени Масленникова, - вспоминает дальше Григорий Зиновьевич, – то никто из рабочих в Куйбышеве, об этом даже и думать не смел. А после того как все наши требования сразу же были выполнены, я понял, каким грозным оружием пролетариата является отказ от работы. Это сегодня для нынешних хозяев заводов забастовка – что-то вроде чиха, а тогда начальство готово было все сделать, чтобы только в дальнейшем ничего подобного у них не происходило. Надо мной же в течение всех 70-х годов вполне заметно сгущались тучи, и в итоге в 1979 году я ушел с завода и устроился дворником в ЖЭУ-11.
Дворницкая работа давала мне достаточно много свободного времени, которое я уже тогда в основном тратил на распространение среди населения текстов работ Алексея Борисовича Разлацкого. С ним я впервые познакомился, еще когда был литейщиком. Знакомство это произошло при следующих обстоятельствах: моя сестра Наталья вышла замуж за Виктора Иванова, сотрудника одной из лабораторий института «Гипровостокнефть», другом которого как раз и был Алексей Разлацкий. После этого мы не раз с ним встречались во время различных семейных застолий. И при этом с самого первого раза, как я увидел и услышал Алексея Борисовича, я сразу же для себя отметил: это человек интересный. Вот так и началось наше знакомство.
Именно Разлацкий в 1974 году и стал идейным вдохновителем той самой забастовки в литейном цехе ЗИМа, о которой говорилось выше. В те дни Исаев и его единомышленники на заводе действовали по разработанному Алексеем сценарию. И в конце концов сотрудничество рабочих с Разлацким привело к закономерному результату: в 1976 году возникло ядро будущей «Партии диктатуры пролетариата», платформой для которой стали теоретические выкладки безвестного инженера куйбышевского института «Гипровостокнефть».
«Партия диктатуры пролетариата»
Первые крупные работы, написанные Разлацким в 1976 году, назывались «Кому отвечать?» и «Манифест революционно-коммунистического движения». Все свои работы Алексей писал простым и доступным языком, и суть его идей мог быстро усвоить любой образованный человек. В беседах с единомышленниками он давал простую и понятную оценку разным негативным фактам советской жизни. Он уже тогда прямо говорил, что КПСС в сложивших условиях по своей сути стала антинародной организацией, когда ее верхи тормозят развитие страны и ведут ее в тупик.
Тогда же вокруг него сформировалась группа единомышленников, из которой в том же 1976 году и образовался костяк будущей «Партии диктатуры пролетариата». Правда, тогда они себя партией еще не именовали: в ходу было другое название нашей группы – «Рабочий центр». А вот именовать эту организацию «Партией диктатуры пролетариата» Разлацкий предложил где-то в конце 1980 года.
- Он сразу поразил меня совершенно необычной для того времени глубиной суждений о жизни, неожиданностью взглядов и оценок различных событий и явлений, происходящих в нашем обществе, - вспоминает Григорий Исаев. - Разлацкий рассуждал совсем не так, как большинство из нас: он не только критиковал власть и ее руководителей, а просто и понятно объяснял собеседникам, что все тогдашние негативные явления в советском обществе – это совершенно закономерный итог политики партии и государства. Узнав, например, что я, инженер с высшим образованием, с должности мастера ушел в слесари, он прокомментировал это так: КПСС установила в стране феодальные порядки, когда государство не ценит знающих и мыслящих людей. Зато партийной власти угодны простые крепостные, ни о чем особо не рассуждающие и ни на что не претендующие. Значит, партии нужна серая инертная масса, которой легко управлять. Но превратившая интеллигенцию в забитый, плохо оплачиваемый собственный придаток, правящая партийно-советская элита роет себе яму, в которую ее очень скоро столкнет народ при участии интеллигенции, уже сейчас понимающей свое бесправное положение.
Разлацкий уже тогда прямо говорил, что верхи КПСС тормозят развитие страны и ведут ее в тупик. Даже тот факт, что именно Брежнев в те годы возглавлял партию и государство, по словам Разлацкого, было совершенно закономерным явлением, поскольку для монопольно правящей партии в тогдашних условиях как раз и подходил такой руководитель – больной, безвольный, любящий лесть и похвалы и не стремящийся ничего менять в этой стране. Именно при таком лидере правящей партийно-советской элите тогда было удобнее всего жить без особых хлопот и в свое удовольствие.
Все эти государственные ошибки и просчеты, говорил Алексей Борисович, с каждым годом будут вызывать все большее и большее недовольство народа, и в конце концов эта напряженность в советском обществе выльется в общенациональный экономический и политический кризис. При этом, подчеркивал он, нам от предстоящего обвала никуда не деться, хотим мы этого или не хотим, потому что лидеры КПСС добровольно партийный курс менять не станут. В связи с этим Разлацкий предсказывал, что рано или поздно в нашей стране произойдут серьезные перемены, и даже называл примерные сроки, когда они начнутся – лет через десять-пятнадцать. Как мы сейчас понимаем, Алексей Борисович заранее предвидел горбачевскую перестройку, только называл ее другими словами.
Все это он говорил и писал еще в первой половине 70-х годов, когда ситуация с продовольственным снабжением в периферийных городах по сравнению с хрущевскими временами хотя и ухудшилась, но все же еще не так катастрофически, как это произошло в середине 80-х годов. В 1976 году еще никто из куйбышевцев не знал, что такое талоны на колбасу, сахар или макароны. Поэтому стоит ли говорить, что слова и предвидения Разлацкого о судьбе советского общественного строя, высказанные им в середине 70-х годов, резко выделялись из общего уровня обывательских суждений и примитивного критиканства, а для простых рабочих и служащих они в то время выглядели настоящим откровением. Кстати, кое-кто из знакомых Разлацкого с ним тогда не соглашался, считая, что о советском строе и его судьбе он рассуждает слишком уж резко. Впрочем, уже через какой-то десяток лет эти несогласные получили полную возможность убедиться в правоте своего собеседника.
Под колпаком КГБ
Когда работы Разлацкого начали распространяться среди единомышленников, автор настоял, чтобы все его работы из рук Исаева и Капарова расходились лишь исключительно в рукописном варианте. Он объяснил это так: а вдруг когда-нибудь с этой статьей ты попадешь в КГБ? Так вот, если текст в этом случае окажется рукописным, ты скажешь, что написал его сам и никому не показывал. Тогда тебя здесь лишь пожурят и отпустят. А вот если в КГБ увидят, что текст размножен с помощью техники, то тогда тебе уже будет светить уголовная статья.
Уже потом Исаев подсчитал, что с 1976 по 1981 год с работами Разлацкого в рукописном виде познакомилось как минимум несколько сотен человек. Как уже говорилось, впоследствии на судебном процессе одних только свидетелей было 53 человека. Что же касается географии распространения его работ, то она для того времени оказалась очень обширной – от Москвы до Тюмени.
Причиной же провала партии стало пресловутое «шерше ля фам» – «ищите женщину». Где-то в первой половине 1981 года одну из работ Исаев дал для переписки своему знакомому. Его фамилию он сейчас не называет, потому что этот парень в конце концов и сам оказался жертвой КГБ. А сгубило его то, что к переписке текстов он подключил свою девушку, с которой через некоторое время смертельно поссорился. Подружка же, как вскоре выяснилось, настолько сильно обиделась на парня, что с переписанной работой прямиком направилась в управление КГБ. В результате в мае 1981 года Исаев впервые обнаружил за собой «хвост».
- Теперь я понимаю, - говорит сейчас Исаев, - что чаще всего ходящих за мной агентов «наружки» я тогда просто не мог «расшифровать», но иногда у меня это получалось. Особенно запомнился один молодой парень, которого при встрече я смог бы узнать, но вот описать его словами у меня до сих пор никак не получается. Такому человеку очень легко затеряться в толпе. Никаких особых примет, не за что зацепиться глазу!
Этого агента я за собой замечал несколько раз. Видимо, он был не слишком опытным сотрудником, потому что при работе со мной он несколько раз «прокололся». Один раз это случилось, когда я вышел из дома, на улице завернул за угол – и вспомнил, что забыл тетрадку. Я тут же развернулся и пошел назад и на углу нос к носу столкнулся с этим неприметным парнем. Особого значения этому я тогда не придал, но парня запомнил. Через несколько дней я на ходу запрыгнул в автобус, и дверь его захлопнулась прямо за моей спиной. Смотрю – а этот же парень уже стоит около меня на автобусной площадке. Как это он успел заскочить следом за мной, я до сих пор не понимаю.
Через месяц-полтора я окончательно убедился в том, что нахожусь под усиленным наблюдением госбезопасности, причем «наружники» не только ходили за мной пешком, но и ездили на автомобилях. При этом и сами машины, и их номера были ничем не примечательными. В конце концов я даже как-то привык, что недалеко от подъезда стоит одна из машин «наружки». А то, что это была именно слежка, у меня не оставалось никакого сомнения. Я даже у соседских пацанов, играющих на улице, спрашивал: «Вот эта машина здесь давно стоит?» Да, отвечают, давно – несколько часов. И сидят в ней безвылазно три мужика. Спрашивается, зачем им столько времени сидеть в машине на одном и том же месте, кроме как ожидая меня?
Но потом для «наружки» я устроил веселый месяц – сел на велосипед. Тут они всполошились: как же теперь за мной следить? Понятно, что пешком человек за велосипедом не угонится, а от машин я уходил достаточно легко. Например, проезжал через узкий проходной двор, где ни один «жигуленок» не развернется, или перескакивал с велосипедом на плече через канаву, каких в городе всегда много, а дальше снова ехал на колесах. В конце концов кагэбэшники все-таки нашли противоядие против моих уловок: «наружники» стали ездить за мной на мопеде, а иногда даже на легком мотоцикле.
В общей сложности под наблюдением КГБ нам удалось проработать полгода. Может быть, мы продержались бы и дольше, если бы не наступил декабрь 1981 года, а с ним – и известные события в Польше. Видимо, кое-то «наверху» боялся, что куйбышевские диссиденты окажутся каким-то образом связанными с «Солидарностью», и тогда в КГБ решили форсировать ликвидацию всей нашей организации.
Началось в Варшаве – отозвалось в Куйбышеве
Как известно, 13 декабря 1981 года Войцех Ярузельский объявил о введении военного положения на всей территории Польши. А 14 декабря, как стало потом ясно из материалов уголовного дела, в управлении КГБ по Куйбышевской области были выписаны ордера на обыск сразу в нескольких квартирах, в том числе у Исаева, Разлацкого и Капарова. В результате в семь часов утра 15 декабря за ними одновременно пришли работники прокуратуры и КГБ. А о том, какое значение тогдашняя советско-партийная элита придавала этому разгрому, говорит хотя бы тот факт, что о ликвидации подпольной организации в Куйбышеве и о ходе расследования ее уголовного дела начальник управления КГБ по Куйбышевской области в течение всего следующего года еженедельно докладывал лично председателю КГБ СССР Юрию Андропову. Видимо, Юрия Владимировича тогда очень беспокоило, как бы ростки идей польской «Солидарности» вдруг не обнаружились бы где-нибудь и на советской земле.
- Накануне ночью выпал снежок, - вспоминает о событиях того дня Григорий Исаев, - и потому я с шести часов утра убирал свой участок. Через час я вернулся домой, в квартиру на улице Братьев Коростелевых, и едва только успел поставить чай, как тут же раздался звонок в дверь, словно кто-то ждал меня за углом. Я сразу понял: это пришли за мной.
Ко мне в квартиру кагэбэшники вошли очень культурно. Сначала спросили разрешения, поздоровались, а потом вежливо объяснили, что у них есть постановление о проведении обыска, подписанное городским прокурором. Смотрю – а среди них тот самый неприметный с виду парень, который за мной регулярно ходил. Конечно же, мы друг друга сразу же узнали, улыбнулись и чуть ли не раскланялись. Потом я сел за стол посреди комнаты, напротив меня сел сотрудник КГБ, а остальные начали обыск.
Работали они очень профессионально – спокойно и продуманно. Начиная от дверного косяка, исследовали каждый квадратный сантиметр стен, пола, перегородок, мебели и так далее. Глядя на их работу, я сразу же понял: если хозяин дома вдруг что-то захочет спрятать от таких специалистов, это будет пустой номер – они все равно найдут. В общей сложности обыск у меня продолжался больше часа. Никаких тайников и ничего другого интересного для себя в стенах, в мебели, в полу и на чердаке они так и не нашли, потому что все бумаги, за которыми бригада собственно и приехала, лежали передо мной на столе. Все это просмотрели, описали, после чего предъявили ордер на мой арест.
В принципе, сотрудники КГБ понимали, что у себя дома тайников с бумагами я держать не стану. Но в то же время они знали почти наверняка, что где-то такие тайники я все-таки создал, чтобы сохранить наиболее ценные документы и рукописи в случае ареста. И в самом деле, в разных районах города я еще до начала слежки за собой организовал три укромных хранилища с рукописями Разлацкого. Место для одного из них я подобрал, когда мы с приятелем калымили и перекладывали печь в частном доме на углу улиц Самарской и Ульяновской. На чердаке этого дома, в опилках, под грудой какого-то мусора я и закопал пакет с бумагами, плотно завернутый в несколько слоев полиэтилена. Другой такой же пакет я спрятал на улице Арцыбушевской в сарае еще одного своего приятеля.
Эти два моих тайника с бумагами они-таки нашли (профессионалы!) а вот третий уцелел. Может быть, они посчитали, что вряд ли я додумаюсь до тройной страховки, а, может быть, у них к тому моменту уже вышел срок, отведенный на следствие. Так или иначе, но до самого моего освобождения нетронутым сохранился пакет с рукописями работ Разлацкого, который я спрятал еще у одного моего друга, проживавшего в поселке Толевый. Я не был у него в течение целого года перед моим арестом, и потому, наверное, «наружка» этого парня так и не выявила. Когда я потом сидел в тюрьме и на зоне, то боялся только одного: как бы приятель не сдрейфил, и, как говорится, от греха подальше не уничтожил опасный пакет. Слова богу, нервы у хранителя оказались крепкими, и после возвращения домой я получил от него все рукописи в целости и сохранности.
Разлацкого и меня отвезли в изолятор временного содержания на улице Куйбышева, 42. Допрос, который начался еще у нас дома, продолжился в здании УКГБ, и лишь через два дня мы уже стали обитателями СИЗО-1 на Заводском шоссе.
А вот Михаила Капарова после обыска оставили на свободе. Арестовали его лишь через полгода, в мае 1982 года. Честно говоря, парень сам спровоцировал свой арест. Оставшись на воле, он, видимо, почувствовал себя настолько причастным к делу, что продолжил распространять работы Разлацкого, нисколько не заботясь о собственной безопасности. В результате и он оказался за решеткой…
Лагерные будни
Исаева с Разлацким судили в ноябре 1982 года. Первый из них по приговору суда получил шесть лет, а второй - семь лет лишения свободы в колонии строгого режима с последующей ссылкой на пять лет каждому. После приговора Разлацкого отправили в Мордовию, в Потьмалаг, а Исаева – в Пермскую область, на реку Чусовую, в 36-ю зону, которая называлась еще Сканинским штрафным лагерем. Сюда же через некоторое время этапировали и Михаила Капарова, который был осужден только в январе 1983 года.
36-я зона была небольшая – там одновременно сидели всего лишь человек 70-80. Здесь собирали осужденных лишь по трем статьям Уголовного кодекса РСФСР. Во-первых, здесь отбывали сроки все лица, попавшие под 70-ю статью. Во-вторых, сюда же привозили осужденных, получивших 64-ю статью (измена Родине). Большинство из них были бывшими власовцами, бандеровцами, прибалтийскими «лесными братьями» и т.п. Все они к моменту посадки уже были стариками, от 60 лет и старше. Их КГБ постепенно выявлял и отлавливал по всей стране. В-третьих, вместе с диссидентами здесь сидело и несколько угонщиков самолетов, которых судили сразу по двум статьям: 213-2 (собственно угон самолета) и по 64-й.
- В целом контингент на зоне был спокойным, - рассказывает Григорий Исаев, - потому что никто из политических не беспредельничал хотя бы по идейным соображениям. Лишь угонщики самолетов отличались резкостью и нахрапистостью, их поведение часто доходило до откровенной наглости, но поскольку их было мало, то разгуляться им не давали. Зато диссиденты часто спорили между собой о взглядах и убеждениях, порой очень горячо. Правда, до кулаков дело никогда не доходило.
Люди у нас сидели разные, в том числе и известные ныне всей стране. Например, Алексей Смирнов, друг академика Сахарова, глубоко порядочный человек и интеллигент в лучшем смысле этого слова. Некоторое время у нас находился и знаменитый диссидент Натан Щаранский, ныне ставший одним из министров в Израиле. Здесь же побывал и Сергей Ковалев, правозащитник, затем получивший известность своей бескомпромиссной точкой зрения в отношении нарушений прав человека в Чечне. Правда, он пробыл в нашей зоне недолго, а вот его сын, Иван Ковалев, просидел здесь несколько лет.
А еще с нами отбывал срок Степан Хмара, ныне самый знаменитый украинский националист. Он уже тогда люто ненавидел все русское, и поэтому за антирусские высказывания постоянно сидел в ШИЗО. Кстати, за его резко националистическую позицию Хмару в нашем лагере никто из политзеков не любил. Несколько лет назад мой бывший сосед по политзоне стал депутатом украинской Рады, то он с высокой трибуны стал требовать для «клятых москалей» особых мер наказания и даже введения политических статей в украинский Уголовный кодекс.
Жизнь на пермской зоне без особых происшествий текла до 2 февраля 1987 года, когда в СССР произошло событие, вокруг которого за рубежом тогда было гораздо больше шумихи, чем внутри страны. В тот день Президиум Верховного Совета СССР издал Указ о прекращении действия двух статей основ союзного уголовного законодательства, которым в УК РСФСР соответствовали упомянутые выше ст. 70 и ст. 190-1. Тем самым советская империя окончательно поставила крест на сохранившемся у нас еще со сталинских времен понятии «узник совести», или «политический заключенный». Именно тогда Запад потерял один из главных своих аргументов в идеологической борьбе с коммунизмом: он уже больше не мог обвинять советское государство в судебных расправах с инакомыслящими и отправке своих граждан за решетку по идеологическим и политическим мотивам. Указ был опубликован в печати 10 февраля того же года, и благодаря этому автоматически получили помилование около 140 осужденных по этим статьям, находящихся в то время в лагерях.
На свободу – с чистой совестью
- Мы ждали перемен еще с самой весны 1985 года, когда генсеком стал Михаил Горбачев, - продолжил свои воспоминания Григорий Исаев. – Тогда вроде бы ничего особенного не изменилось ни в стране, ни у нас на зоне, однако у политзеков сразу же появилась надежда на молодого лидера страны. А у меня возникло предчувствие, что вскоре все пойдет так, как предсказывал Разлацкий. О его прогнозах и, в частности, о том, что советский строй совсем скоро взорвется изнутри со страшным грохотом и треском, после прихода Горбачева я не раз говорил другим политзекам, но мне не верили. Что же касается отмены 70-й статьи УК РСФСР, то об этом я узнал только в день своего освобождения.
Итак в феврале нам вдруг объявили: такие-то - с вещами и на выход. Нас привезли в Пермь и поместили в зековскую «больничку». Здесь всех начали кормить как на убой: рисовая каша на молоке, масло, щи с мясом, белый хлеб. И обращались с нами как-то подозрительно вежливо: на «вы» да на «будьте любезны», словно с господами какими-то. Уже потом мы узнали, что на наш счет было указание сверху: перед освобождением всех хорошо покормить, чтобы при выходе мы не выглядели слишком уж тощими.
Прошли две недели райской жизни, когда мы только и делали, что объедались да спали. И вдруг в один прекрасный день опять объявляют наши фамилии, чтобы срочно собирались с вещами. В автозаке привезли на вокзал, провели через какой-то задний ход и поместили в приличную комнату с хорошей мебелью и без решеток на окнах. После тюрем и зоны в такой роскошной комнате мы почувствовали себя очень непривычно.
И тут вдруг в комнату зашел молодой симпатичный парень в штатском, плотного телосложения. В руках у него - кожаная папка для бумаг. Он поздоровался с нами, а потом стал выкликать фамилии и каждому названному вручал… справку об освобождении. Закончив процедуру, этот парень сообщил, что всех освободившихся сейчас же отправят в Москву: для нас забронированы три купе, а поезд уже подали на соседний путь. Тут же парень в штатском вывел нас из вокзала и направился к вагону. У проводника были квадратные глаза, когда он увидел толпу зеков в робах и с бирками на груди, но молодой человек предъявил ему документы, а затем вручил двенадцать билетов, и проводник разве что только честь ему не отдал.
Я думаю, всем понятно, что тогда творилось у нас на душе. Ведь прошло не более часа с того момента, как ты вышел из автозака - а тут в кармане у тебя уже лежит справка об освобождении, и ты, вольный человек, едешь в Москву, да не в «столыпине», а в шикарном купейном вагоне. Некоторое время мы просто сидели и смотрели в окно, постепенно осознавая, что снова оказались на свободе. Потом стали выходить в коридор покурить. А ведь в вагоне мы были не одни – в других купе ехал обычный народ. На нас кто-то смотрел с удивлением, а кто-то - и с испугом: ведь мы по-прежнему оставались в зековской одежде, да и рожи у всех были ого-го. Однако мы вели себя культурно, и соседи по вагону постепенно успокоились.
Утром на другой день приехали в Москву, и здесь нам стало совсем весело. Ведь чуть ли не каждый встречный милиционер, увидев зека в робе, тут же каждого из нас останавливал и требовал пройти в отделение. Даже справка об освобождении не всегда помогала. У меня, например, четыре раза вот таким образом выясняли личность. Конечно, все менты уже знали, что вышел указ об освобождении политзеков, но все равно вели нас в отделение – хотя бы для того, чтобы расспросить о политзоне. Мы им говорим: «Какие тут рассказы – нам бы до дома побыстрее добраться!» «Ничего, - отвечают, - вы столько ждали, и еще десять минут подождете, а нам интересно».
В конце концов мы смогли доехать до квартиры Алексея Смирнова, друга самого академика Сахарова. Он, как я уже говорил, тоже сидел, но успел освободиться раньше нас. Тут сразу шум, радостные крики, слезы… Набежала целая толпа его родственников и знакомых, московских диссидентов и просто сочувствующих. Они притащили такое количество цивильной одежды, что каждый из нас, бывших политзеков, смог подобрать себе подходящий костюмчик, чтобы хоть милиция на улице не обращала на нас слишком пристального внимания.
Покой – не для бунтарей!
- Когда я приехал в Куйбышев, Разлацкий к тому времени уже три или четыре дня был дома, - так подошел Исаев к концу своего рассказа. - Ведь я в родные края добирался с Северного Урала через Москву, а он – из соседней Мордовии. А за окном уже были те самые диссидентские лозунги типа «У нас за идеи не сажают», которые в свое время и привели нас за решетку. Я, когда прибыл в Куйбышев, зашел только к жене, а потом сразу поехал к Разлацкому. Когда я пришел, он сидел на кухне и пил чай. Конечно же, мы обнялись, а потом весь вечер сидели на кухне и разговаривали о том, с чего начнем дальнейшую работу.
К несчастью, Алексей Борисович скоропостижно умер 6 ноября 1989 года. Ничто не предвещало его смерти, но где-то в середине дня у него вдруг стало плохо с сердцем, он внезапно потерял сознание, упал у себя дома в коридоре и скончался. Врачи поставили диагноз: острая коронарная недостаточность. Алексею Борисовичу Разлацкому шел лишь 55-й год.
Что же касается Исаева, то он даже к концу 90-х годов все еще не забыл о приключениях своей молодости. Когда в стране вовсю стали бурлить так называемые рыночные реформы, выяснилось, что у Григория Исаева, уже достаточно битого жизнью, даже к концу 90-х годов остался порох в пороховницах. В феврале 1998 года бывший политзек снова заставил говорить о ЗИМе как о цитадели самарского забастовочного движения. Старая закалка ему очень пригодилась, когда группа рабочих этого предприятия под руководством Исаева в течение двух с лишним недель создавала на улице Ново-Садовой «большую пробку», то есть полностью перекрывала движение по этой оживленной трассе.
Как мы помним, причиной той неординарной акции протеста стала тяжелая экономическая ситуация, сложившаяся к тому моменту на ЗИМе. Из-за прекращения федерального финансирования за период «рыночных реформ» кредиторская задолженность предприятия достигла 340 миллионов деноминированных рублей, а общий долг по зарплате – 40 миллионов. К моменту первого перекрытия улицы Ново-Садовой коллектив завода не получал зарплату в течение 9-10 месяцев, а в некоторых отделах – год и даже больше. Неудивительно, что к началу 1998 года от 25 тысяч прежних работников на ЗИМе осталось лишь 7 тысяч, да и те были заняты в основном на непрофильных производствах.
Своей акцией активисты партии «Диктатура пролетариата» во главе с Исаевым хотели в первую очередь добиться, чтобы власти выплатили работникам ЗИМа причитающиеся им деньги – как уволившимся, так и еще продолжавшим здесь числиться. И, как это ни странно, они своего в основном достигли. Из местных, а частично и из федерального бюджетов в течение февраля-марта 1998 года долг по зарплате стал постепенно погашаться.
К тому же через месяц был вынужден подать в отставку тогдашний директор завода, а областное управление ОБЭП начало широкомасштабную проверку его финансовой деятельности. И в самом деле, довольно странным выглядел тот факт, что ЗИМ в течение многих лет сдавал в аренду коммерческим структурам немалые заводские площади (в том числе стадион «Волга» и ДК «Звезда»), но «живых» денег рабочие так никогда и не увидели. Куда же подевались эти немалые средства, проверяющим выяснить так и не удалось…
А Григорий Исаев, кроме всего прочего, в конце той зимы снова угодил на… тюремные нары! 24 марта 1998 года, когда, казалось, проблемы зарплаты на ЗИМе в основном уже разрешились, бывший политзек вдруг был арестован Кировским РУВД по обвинению… в хулиганстве. По словам работников райотдела, вечером того дня на улице Ташкентской милиционер решил проверить документы у некоего мужчины, который, как ему показалось, не совсем твердо держался на ногах. Однако прохожий в ответ заявил, что ему документы не нужны, поскольку его, Григория Исаева, знает в лицо вся Самара. Правоохранитель все равно почему-то страстно возжелал задержать этого человека, и тогда Исаев оттолкнул милиционера и вроде бы даже нанес ему «легкие телесные повреждения». За это лидер забастовщиков вскоре и оказался в приемнике-распределителе как «лицо без документов».
Новое заключение бунтаря Исаева продолжалось без малого неделю, в течение которой районная прокуратура грозилась возбудить против него уголовное дело за оказание сопротивления работнику милиции. Однако вскоре политзека выпустили на свободу безо всяких условий. Видимо, в райотдел на этот счет поступило указание сверху. И в самом деле: зачем было тогда самарским властям получать новое грязное пятно на свой мундир? Ведь если бы тогда действительно возбудили дело против лидера забастовщиков, то общественность это сразу же восприняла бы как неуклюжую попытку властей свести счеты давним политическим противником…
На этом, как мы знаем, активные действия лидер партии «Диктатура пролетариата» не свернул. В течение ряда лет мы не раз могли наблюдать по телевидению интересное зрелище: как только в Москве начинали стучать касками по брусчатке сибирские шахтеры, среди них неизменно оказывался самарец Григорий Исаев. Бунтари в России, как известно, в отставку не уходят…
Валерий Ерофеев
Примечание: Это статья Электронные версии газет
http://gazet.net.ru
URL этой статьи:
http://gazet.net.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=101918 "
